Felix Aderca

Felix Aderca
Born	Froim-Zelig (Froim-Zeilic) Aderca Zelicu Froim Adercu (1891-03-13)March 13, 1891 Puiești, Kingdom of Romania
Died	December 12, 1962(1962-12-12) (aged 71) Bucharest, Romanian People's Republic
Pen name	A. Tutova, Clifford Moore, F. Lix, Leone Palmantini, Lix, Masca de catifea, Masca de fier, N. Popov, Oliver, Oliver Willy, Omul cu mască de mătase, W., Willy
Occupation	novelist, poet, dramatist, journalist, translator, literary critic, music critic, theater critic, civil servant, schoolteacher
Nationality	Romanian
Period	1910–1962
Genre	adventure novel, aphorism, biographical novel, children's literature, erotic literature, essay, fantasy, historical novel, lyric poetry, novella, parable, post-apocalyptic fiction, psychological novel, reportage, satire, utopian and dystopian fiction
Literary movement	Symbolism, Expressionism, Sburătorul

Felix Aderca (Romanian pronunciation: [ˈfeliks aˈderka]; born Froim-Zelig [Froim-Zeilic] Aderca; March 13, 1891 – December 12, 1962), also known as F. Aderca, Zelicu Froim Adercu or Froim Aderca, was a Romanian novelist, playwright, poet, journalist and critic, noted as a representative of rebellious modernism in the context of Romanian literature. As a member of the Sburătorul circle and close friend of its founder Eugen Lovinescu, Aderca promoted the ideas of literary innovation, cosmopolitanism and art for art's sake, reacting against the growth of traditionalist currents. His diverse works of fiction, noted as adaptations of Expressionist techniques over conventional narratives, range from psychological and biographical novels to pioneering fantasy and science fiction writings, and also include a sizable contribution to erotic literature.

Aderca's open rejection of tradition, his socialism and pacifism, and his exploration of controversial subjects resulted in several scandals, making him a main target of attacks from the far-right press of the interwar period. As a member of the Jewish-Romanian community and a vocal critic of antisemitism, the writer was persecuted by successive fascist regimes before and during World War II. He afterward resumed his activities as author and cultural promoter, but, having failed at fully adapting his style to the requirements set by the communist regime, lived his final years in obscurity.

Married to the poet and novelist Sanda Movilă, Aderca was also noted for his networking inside the interwar literary community, being the interviewer of other writers and the person behind several collective journalistic projects. Interest in the various aspects of his own literary contribution was rekindled in the late 20th and early 21st centuries.

Biography

Early life and World War I

Froim Aderca hailed from the northwestern historical region of Moldavia, his native village being Puiești, Tutova County (now in Vaslui County). He was one of five children born to merchant Avram Adercu and his wife Debora Perlmutter, his family being in the minority group of Jews to whom Romania had granted political emancipation. Among his siblings were Leon and Victor, both of whom followed in their father's footsteps: the former became a shoe salesman in Milan, Italy, the latter an accountant in Israel.

After completing his primary education at the local school, Froim spent the remainder of his childhood years in the southwestern city of Craiova and in rural Oltenia. Avram set up a new business in partnership with the State Tobacco Monopoly, while Froim attended the Carol I High School. He was soon expelled from all state-funded lyceums, after his school-paper on the historical Jesus was deemed anti-Christian. Turning to literature, Froim pondered rallying with the traditionalist writers, who later became his ideological adversaries. The poems he sent to Sămănătorul magazine were sent back to him, but other pieces saw print in Sămănătorul's provincial satellite, Ramuri.

Befriending the Craiova publisher Ralian Samitca (whose brother, Ignat Samitca, was described as Aderca's first literary sponsor), Aderca published several other works in book format. In 1910, he issued the political essay Naționalism? Libertatea de a ucide ("Nationalism? The Freedom to Kill", published under the pen name Oliver Willy) and the first of his several collections of lyric poetry: Motive și simfonii ("Motifs and Symphonies"). In 1912, he followed up with four separate volumes of verse: Stihuri venerice ("Poems to Venus"), Fragmente ("Fragments"), Reverii sculptate ("Sculptured Reveries") and Prin lentile negre ("Through Black Lenses"). His works were by then featured in a more eclectic and influential venue, Bucharest's Noua Revistă Română. The cycle of poems which saw print in that venue, marking his official debut as 1913, are collectively known as Panteism ("Pantheism").

Having also made his debut in Romanian drama with the printed version of his "theatrical paradox" Antractul ("The Intermission"), Aderca left for France during the same year. He attempted to start a new life in Paris, but was unsuccessful and only one year later returned to his homeland. During this interval, in March 1914, Noua Revistă Română published one of his early critical essays, marking the start of Aderca's flirtations with Symbolism in general and the local Symbolist circles in particular: În marginea poeziei simboliste ("On Symbolist Poetry"). For a while, he was tasked with the magazine's literary column, and, in this context, began a publicized polemic with the traditionalist critic (and fellow emancipated Jew) Ion Trivale. Other texts he authored were published in Versuri și Proză, a periodical issued in Iași city, one most often associated with the last wave of Romanian Symbolism.

Having witnessed the outbreak of World War I even before Romania joined in, Aderca recorded his experience in the 1915 volume Sânge închegat... note de război ("Dried Blood... Notes from the War"). Much of his press activity comprised pacifist and socialist opinion pieces, in which he condemned in equal terms the Entente countries and Central Powers. For a while, he displayed a Germanophile bias, arguing that the Central Powers were the more progressive of two sides and even contributing, in 1915, to the Germanophile tribune Seara.

Nonetheless, Aderca was among the Jewish men drafted in the Romanian Army in the era before full emancipation, seeing action on the local theater and later serving in the war of 1919 against Soviet Hungary. His conduct under arms, deemed "heroic" by cultural historian Andrei Oișteanu, earned him a military decoration. As a civilian, Aderca was still close to the anti-Entente intellectual circles: during the separate peace interval of 1918, he contributed to A. de Herz's Germanophile newspaper Scena, but published only poetry and literary essays.

Sburătorist affiliation

After the war's end and the establishment of Greater Romania, Aderca returned to Craiova, where his wife Sanda Movilă (herself an aspiring writer, born Maria Ionescu in Argeș County) gave birth to their son Marcel in January 1920. Later that year, the family settled in Bucharest, where Aderca was appointed to a civil service office within the Ministry of Labor (an office he kept until 1940). He was collaborating with another poet, Benjamin Fondane, preparing lectures on various literary subjects to complement Fondane's projects for the stage.

In parallel, he carried on with his literary activity, publishing a large number of books in quick succession and, in some cases, with significant success among the Romanian public. His first novel, titled Domnișoara din Str. Neptun ("Little Miss on Neptune Street"), saw print in 1921, and marked Aderca's definitive break with traditionalism. It was followed by a long line of other novels and novellas: Țapul ("The Goat", 1921), later reissued as Mireasa multiplă ("The Multiple Bride") and as Zeul iubirii ("The God of Love"); Moartea unei republici roșii ("The Death of a Red Republic", 1924); Omul descompus ("The Decomposed Man", 1926); Femeia cu carne albă ("The White-fleshed Woman", 1927). A member of the Romanian Writers' Society, Aderca also made his debut as a translator from French, publishing a version of Henri Barbusse's Hell (1921). In 1922, he reissued Naționalism? Libertatea de a ucide as Personalitatea. Drepturile ei în artă și în viață ("The Personality. Its Rights on Art and Life", dedicated to philosopher and Noua Revistă Română founder Constantin Rădulescu-Motru), and put out the first section of a more theoretical writing, Idei și oameni ("Ideas and People").

Felix Aderca's new life in Bucharest brought his affiliation to the modernist circle and magazine Sburătorul. Reportedly, he was among the privileged members of this club—that is, those whose opinions were treasured by its leader Eugen Lovinescu; according to literary historian Ovid Crohmălniceanu, he assumed the task of popularizing the anti-traditionalist and Sburătorist ideology with an intensity matched only by critics Vladimir Streinu and Pompiliu Constantinescu. A similar verdict comes from one of Lovinescu's contemporaries and rivals, the literary historian George Călinescu: "[Aderca] was one of those with the courage of taking an immediate stance, to which the master of the house [Lovinescu] would subsequently add his signature and his seals". According to Marcel Aderca, it was Lovinescu who gave his father the first name Felix, although the writer himself continued to exclusively use the shortened signature F. Aderca. By 1927, the writer was also directly involved in publishing the eponymous tribune, serving as a member of its editorial board and contributing its regular book review column.

Increasingly, the relationships between the Sburătorists were transposed on a personal level: the owner of a Peugot car, Aderca took his colleagues on weekend trips to Băneasa, or even into the Southern Carpathians. In the end, Aderca became what literary historian Ioana Pârvulescu describes as Lovinescu's "one true friend". Like other Sburătorists, he acted paternally toward his mentor's young daughter, Monica (herself known in later decades as a literary critic), and was present at her baptism. In June 1926, he even contributed to an anthology of poems written in her honor (Versuri pentru Monica, or "Verse for Monica").

In other contexts, the gatherings could highlight conflicts between the various members, Aderca and Lovinescu included. As literary chronicler, Aderca stood out for his negative comments on the novels of his Sburătorul colleague, Hortensia Papadat-Bengescu: while acknowledging her glimpses of literary greatness, he criticized the liberties she took with the Romanian language, and especially her barbarisms. Although he repeatedly stated his admiration for the maverick poet Al. T. Stamatiad (who clashed with Lovinescu during Sburătorul sessions), the two men quarreled over Aderca's admiration for Barbusse.

Independent modernist promoter

Aderca's own affiliation to the Sburătorul circle was loose and his interests more diverse than those of his mentor Lovinescu. Crohmălniceanu, who speaks of Aderca's "fertile agitation", also notes that Aderca divided himself among venues, breaking "countless lances in the name of modernism". Lovinescu himself, reflecting back on the period of Sburătorist beginnings, recalled that Aderca acted less as a critic, and more as a militant "theorist of [Aderca's] own aesthetics." Together with fellow Sburătorist poet Ion Barbu, but contrary to Lovinescu's tastes, Aderca was promoting modernism in the form of jazz music and jazz poetry: in 1921, together with Fondane and critic Tudor Vianu, they entertained an African American jazz singer named Miriam Barca, who was visiting Romania (the experience influenced some of Barbu's poetry). In 1922, he helped Fondane publish his collected essays, Imagini și cărți din Franța ("Images and Books from France"), with Editura Socec.

By this phase in his career, Aderca was establishing his reputation as a magazine columnist and theater chronicler, one particularly interested in the development of modernism in Weimar Germany and in Italy. His 1922 articles include an overview of Italian Futurism. Published in the Craiova-based journal Năzuința, it argued that the movement had set the stage for innovation not just in art, but also in everyday life and in politics. For a while in 1923, he tried his hand at publishing his own magazine, titled Spre Ziuă ("Toward Daylight").

In tandem, Aderca embarked on a collaboration with Contimporanul, a vocal modernist venue published by poet Ion Vinea. It hosted Aderca's 1923 opoen letter to Romania's theater professionals. Written as a comment to a German art manifesto (originally published by Friedrich Sternthal in Der Neue Merkur), it claimed that authors or directors unfamiliar with modern German drama could no longer be seen as competent or relevant in their field. In later years, Contimporanul, with its agenda set by Vinea's attack on institutionalized literary criticism, publicized a heated debate with Lovinescu and his group, leaving the undecided Aderca exposed to criticism from both sides. His contributions were hosted by several new magazines of the interwar, including Liviu Rebreanu's Mișcarea Literară, where, in 1925, Aderca notably published an introduction to the writings of German dramatist Georg Kaiser. This period witnessed the incorporation of Expressionism into his literary work, an early result of this being his 1923 text for the stage, Sburătorul (named, like the magazine, in reference to the Zburător myths in Romanian folklore). His growing sympathy for Expressionist drama, or "abstract theater", was also expressed in a set of articles for Rampa. Published from 1924 to 1925, these documented, alongside Aderca's admiration for the plays of Frank Wedekind, his appreciation for the Romanian Expressionists Lucian Blaga and Adrian Maniu. Aderca was also among those who saluted the Expressionist Vilna Troupe, giving his endorsement to their rendition of Nikolai Gogol's Marriage.

Other texts by Aderca saw print in Punct (a provincial satellite of Contimporanul, founded and edited by Scarlat Callimachi), and in Omul Liber daily, where, in 1923, he denounced novelist Cezar Petrescu for having plagiarized the writings of Guy de Maupassant. His ideas on Jewish community life saw print in Lumea Evree, a bimonthly put out by philosopher Iosif Brucăr. His other articles and various pieces were scattered throughout literary reviews: Viața Românească, Vremea, Ideea Europeană, Adevărul Literar și Artistic, Flacăra, Revista Fundațiilor Regale, Revista Literară and the literary supplement of Universul all featured his work. Researcher Dumitru Hîncu, who counts some 60 publications to have enlisted Aderca's contribution, also notes his collaboration with Îndreptarea, the press organ of Alexandru Averescu's People's Party. In addition to signing with his name or initials (capitalized or not), Aderca used a variety of pseudonyms, including Willy, W. and Oliver, A. Tutova, Clifford Moore, F. Lix, Lix, and N. Popov. He was also using the names Masca de fier ("The Iron Mask"), Masca de catifea ("The Velvet Mask") and Omul cu mască de mătase ("The Man with the Silk Mask").

His activities as a cultural promoter opened the way for the recognition of other Romanian modernists. According to Crohmălniceanu, Aderca's efforts were important in formally establishing the reputation of poets Tudor Arghezi (whom Aderca viewed as the greatest of his lifetime) and Barbu. In the early 1920s, Aderca had sporadically contributed to the magazine Cuget Românesc, where Arghezi was an editor. By 1928, he became co-editor of Arghezi's humorous sheet Bilete de Papagal, one of several Jewish Romanian writers who were among Arghezi's dedicated promoters. In parallel, his contribution as a protector of the Romanian avant-garde was being acknowledged by some of its members, and noted by the aspiring author Jacques G. Costin. Costin addressed him in 1932: "You are kind and you have much perspired for the great causes." Aderca's other activity, as a translator, produced versions of Romain Rolland's The Humble Life of the Hero and The Precursors (both 1924), as well as of texts by Stefan Zweig (1926). He also translated Karel Čapek's R. U. R. (1926), and Barbusse's Under Fire (1935).

Early 1930s

Aderca's advocacy of Lovinescu's ideas, with its critique of didacticism and political command in art, was the connecting element of the essays he published in 1929: Mic tratat de estetică sau lumea văzută estetic ("A Concise Tract on Aesthetics or The World Seen in Aesthetic Terms"). Also that year, Aderca compiled interviews with literary figures, intellectuals and artists, under the title Mărturia unei generații ("A Generation's Testimony"). The book, illustrated with ink portraits drawn by the Constructivist artist Marcel Janco, was, its title notwithstanding, a homage to writers of several generations. It notably included an extended discussion between Aderca and Lovinescu, summarizing the compatibilities, and disagreements, between the two Sburătorists. Elsewhere, Aderca approaches Ion Barbu to discuss the principal stages in Barbu's poetry: Barbu rejects Aderca's calling his 1920s hermetics phase șaradistă ("charades-ist"), opening up a field of debates between later exegetes of his work.

In other chapters, Cezar Petrescu recounts his ideological preparation and his various youthful choices, while Arghezi speaks about his commitment to art for art's sake. The book also includes exchanges between Aderca and sculptor Oscar Han, who reacts against the official policies in regard to national landmarks. The other men and women interviewed by Aderca are: writers Blaga, Papadat-Bengescu, Rebreanu, Vinea, Ticu Archip, Camil Petrescu, Carol Ardeleanu, Ioan Alexandru Brătescu-Voinești, Vasile Demetrius, Mihail Dragomirescu, Victor Eftimiu, Elena Farago, Gala Galaction, Octavian Goga, Ion Minulescu, D. Nanu, Cincinat Pavelescu, Mihail Sadoveanu and Mihail Sorbul; actresses Dida Solomon, Marioara Ventura and Marioara Voiculescu; sculptor Ion Jalea and art collector Krikor Zambaccian.

At around the same time, Aderca reviewed the works of Benjamin Fondane, prompted by Fondane's success in France. His recollections about Insula and his summary of Fondane's schooling were corrected by Fondane himself, who was somewhat irritated by the affair (the poet's reply was published in 1930 in Adam, a magazine put out by Isac Ludo). Despite such disagreements, Aderca and Fondane were still corresponding frequently, and Aderca was even approached to arrange Fondane's return visit Romania (planned during Fondane's second stay in Argentina).

Aderca's next contributions as a novelist came in 1932, when he completed the fantasy volume Aventurile D-lui Ionel Lăcustă-Termidor ("The Adventures of Mr. Ionel Lăcustă-Termidor") and published, in two consecutive issues of Realitatea Ilustrată magazine, the first fragments of his science fiction work, Orașele înecate ("The Drowned Cities"), later known as Orașe scufundate ("Submerged Cities"). Originally, these pieces, grouped under the working title X-O. Romanul viitorului ("X-O. A Novel of the Future"), were signed with the pen name Leone Palmantini. A faux biographical note introduced him as an Italian national with a keen interest in Romania. Two years later, Aderca's various biographical sketches of 19th- and 20th-century personalities came out as Oameni excepționali ("Exceptional People"), followed in 1935 by his essay on modern life in the United States. He expanded his range as a journalist, collaborating on Petre Pandrea's Cuvântul Liber, Ludo's Adam, and Discobolul (put out by Dan Petrașincu and Ieronim Șerbu).

Pornography scandal

In the late 1920s, Aderca became involved in the great debate opposing modernists and traditionalists over the issue of "pornography" in literature, both foreign (translated) and local. A 1931 article for Vremea, titled Pornografie? ("Pornography?") and subtitled Note pentru un studiu de literatură comparată ("Notes for a study in comparative literature"), he spoke out against such branding, notably defending the artistic integrity of James Joyce and the sexual content of his novel Ulysses. At around the same time, he offered an enthusiastic reception to a similarly controversial work by young Romanian author Mircea Eliade, Isabel și apele diavolului, writing for Adevărul newspaper: "In a country of great culture, such a debut would have brought glory, fame, and riches to the author."

His political stances and his rejection of sexual conventions brought him to the attention of state authorities. A confidential 1927 report compiled by Siguranța Statului secret service stated allegations about his "lack of respect" for King Ferdinand I, his ridicule of "our healthy customs" and for tradition, his recourse to "most detestable pornography" and "deranged sexuality". The period also saw Aderca and other young modernists in conflict with historian Nicolae Iorga, the editor of Cuget Clar review and doyen of Romanian traditionalism, who branded Aderca as a purveyor of "sick" literature. At Cuvântul Liber, he defended in effigy the classic of Romanian cosmopolitanism and literary realism, Ion Luca Caragiale, from attacks by the modern traditionalist, N. Davidescu (whom Aderca dismissed as a "sanguinary reactionary").

In 1932, Aderca, together with fellow novelists Camil Petrescu and Liviu Rebreanu, took part in a public discussion (presided upon by philosopher Ion Petrovici and held inside a Lipscani cinema), tackling the international scandal sparked by D. H. Lawrence's book Lady Chatterley's Lover, and, in more general terms, the degree of acceptance for both erotic literature and profane language. In the end, the participants found that they could agree on dropping some of the more rigid traditional conventions, including the practice of self-censorship, while Aderca himself publicized his praise for Lawrence's "unparalleled poetic moment". The following year, he completed work on a novel directly inspired by Lawrence: Al doilea amant al doamnei Chatterley ("Lady Chatterley's Second Lover"), called "an unsettling remake" by literary historian Ștefan Borbély, and retrospectively listed by critic Gheorghe Grigurcu among the most important sexually-themed Romanian texts of Aderca's generation.

At the center of a major scandal, Al doilea amant resulted, some four years later, in Aderca's arrest on charges on pornography. Aderca was thus the last alleged pornographer to be taken in custody among a wave of modernist authors: directly preceding him were Geo Bogza and H. Bonciu, the former of whom publicly defended himself and his colleagues with statements than none of the works incriminated had been printed in more than 500 copies. The 1937 clampdown was celebrated by the far-right and traditionalist press, and notably so by critic Ovidiu Papadima's articles in the fascist paper Sfarmă-Piatră. Similarly, Iorga's nationalist magazines Cuget Clar and Neamul Românesc signaled Aderca as one of the ten Romanian authors worthy of an official blacklisting.

In the remaining years leading up World War II, Aderca was centering his interest on political themes. It was at this stage that he wrote 1916, a novel largely dedicated to Romania's World War I defeats, first printed on their 20th anniversary (1936). In 1937, Editura Vremea also issued the first complete edition of Orașele înecate, revealing him as the man behind the Palmantini surname. Revolte ("Revolts"), first published in 1945 but, according to Aderca's own statement, completed in 1938, explored the issues posed by Romania's judicial system, while A fost odată un imperiu ("There Once Was an Empire", 1939) was in part a historical novel about the decline and fall of Imperial Russia.

Antisemitic persecution and World War II

In early 1938, soon after the antisemitic political partners Octavian Goga and A. C. Cuza formed a new cabinet, Aderca found himself directly exposed to political repercussions. While all Jewish non-veterans were being expelled from the public service, Labor Minister Gheorghe Cuza issued an order to have Aderca sent on disciplinary reassignment to a remote city, either Cernăuți or Chișinău. The measure, which implied that Aderca would be forced to leave his wife and son behind, sparked a public protest from writer Zaharia Stancu. He denounced the hypocrisy of persecuting a Jew who had "done his duty in full" during the war, whereas Premier Goga had no military record to speak of. Jewish writer Mihail Sebastian also recorded, in his Journal, the sadness of seeing how, "after two wars and twenty books", the middle-aged Aderca was being sent away from the capital and being reduced to a precarious existence "as a reprisal." Sebastian added: "I read a letter he sent to his wife: no laments, almost no bitterness." Aderca was then ordered to yet another corner of the country, in the town of Lugoj, before being stripped of his clerk post altogether.

Although expelled from the Writers' Society for being Jewish, Aderca spent some of the following period writing a biographical novel on Russian Emperor Peter the Great; completed in 1940, it was titled Petru cel Mare: întâiul revoluționar-constructorul Rusiei, "Peter the Great: The Original Revolutionist, the Constructor of Russia". Later that year, Aderca was again in Bucharest, where he became artistic director of the Barașeum Jewish Theater before its grand opening. The context was exceptionally difficult for the Jewish ghetto, as the radically fascist Iron Guard set up its National Legionary government. Aderca's mission was aggravated by other issues: Marcel Janco, in charge of renovation, escaped to Palestine before the inauguration; in parallel, a conflict over the repertoire took place between lead actresses Leny Caler and Beate Fredanov, while Aderca's friend Sebastian declined interest in helping him manage the theater.

The January 1941 Rebellion, when Romania's authoritarian leader Ion Antonescu was confronted by a violent rising of his Iron Guard partners, made Aderca a victim of the parallel Bucharest pogrom. Sebastian's Journal claims that Aderca was "almost comical in his naiveté": instead of hiding from the Guard's murderous rampage, Aderca had walked into a Guardist meeting house "in search of information", was kidnapped and beaten up, but released just as others in the makeshift prison were being killed. Barașeum opened, under new management, a month later.

After new antisemitic legislation expelled Jews from the civil service and the education system (see Romania during World War II, Holocaust in Romania), Aderca found employment as a lecturer in aesthetics at the private Jewish school of Marcu Onescu. He, Sebastian and the other Jewish Romanian literary people and journalists were mentioned on a censorship list compiled by the Antonescu government, their works officially banned.

Among those who still visited Aderca's home near the Cișmigiu Gardens was Sebastian, who also worked at the Onescu private school, and Lovinescu, before his untimely death. Following his expulsion from the Writers' Society, Aderca lost his financial backbone. According to poet Virgil Carianopol, he relied on help from fellow writer Marius Mircu (known to him by the pen name G. M. Vlădescu), whose estate and revenue was distributed among a host a marginalized artists. In August 1941, the antisemitic policies endorsed by Antonescu exposed Aderca to the risk of internment in a labor camp for Jewish prisoners. He received official notice to present himself for deportation, but, owing to his World War I military record, he was eventually granted a reprieve.

Late 1940s

Aderca resumed his cultural activities shortly after the 1944 Coup toppled Antonescu. The new governments appointed him head of Artistic Education within the Ministry of Arts, where he was kept until 1948. By January 1945, he was engaged in a polemic with George Călinescu. Focusing on Călinescu's mixed review of his novels, it was sparked by Aderca's article in Democrația gazette (titled Rondul de noapte, or "Night Watch"), and later rekindled by replies in newspapers such as Victoria and Națiunea Română. Aderca was in contact with a younger author, Ion Biberi, who published their conversations as a chapter of his volume Lumea de mâine ("The World of Tomorrow").

Aderce received several honors, including a Knighthood of the Meritul Cultural Order, and work began on a definitive edition of his works. In May 1945, he represented the Ministry of Arts at the funeral of his friend Sebastian, who had been killed in a road accident. Reintegrated into the Writers' Society, Aderca was a member of the panel which granted the 1946 National Prize for Prose Works to his former colleague Papadat-Bengescu. In his articles for Romanian papers, Aderca himself described this measure as a sign that Romania was returning to artistic and political normality, rewarding talent on a democratic rather than ethnic basis.

Following Lovinescu's death, Aderca joined a board of writers which still granting annual awards in his memory. By this moment, Aderca was taking part in disputes between the more established Sburătorists and Lovinescu's younger disciples from the Sibiu Literary Circle. While he shared the awards panel with Sibiu Circle leader Ion Negoițescu, Aderca made known his opposition to making poet Ștefan Augustin Doinaș a laureate for 1947, probably owing to Doinaș's occasional recourse to patriotic, and therefore politicized, subjects. In addition to the delayed edition of Revolte and the 1945 version of his collected writings (published in 1945 as Opere, "Works", and prefaced by Tudor Vianu), he made his comeback with a 1947 volume of conversations on the art of ballet, while resuming his activities as a translator with versions of books by, among others, Vicki Baum, John Steinbeck and Egon Erwin Kisch. He also completed a new work in drama, the parable Muzică de balet ("Ballet Music"). It doubled as a comment on wartime antisemitism.

Final years and death

According to Crohmălniceanu, Aderca's political nonconformity was already showing up in 1950, when the literary community began avoiding "as the plague". He spent part of 1951 at a Writers' Union vacation home in Sinaia, leaving behind a manuscript diary of his experiences. Although critical of the old regime and compliant with the official dogma, it described the place as a run-down refuge for literary failures, desperate to assimilate the tenets of socialist realism, and allowing themselves to be closely monitored by political supervisors.

The final portion of Aderca's work, which covers the period after the establishment of a Romanian communist regime, is focused on children's literature, as well as on biographical and adventure novels (or, according to Crohmălniceanu, "books for the youth, romanticized biographies and historical-adventure evocations"). These volumes include the 1955 book În valea marelui fluviu ("Along the Great River's Valley"), a 1957 biography of Christopher Columbus and the 1958 Jurnalul lui Andrei Hudici ("The Diary of Andrei Hudici"), and a narrative set in Peter the Great's Russia (Un călăreț pierdut în stepă, "A Rider Lost in the Steppe"). Partly motivated by ideological commands, he also contributed a biographical essya of the 19th-century Marxist ideologue, Constantin Dobrogeanu-Gherea.

Incapacitated by a severe road accident, Aderca spent the final years of his life in relative isolation. His 1956 contract with Editura de Stat pentru Literatură și Artă (ESPLA), a state publishing house supervised by writer Petru Dumitriu, resulted in public scandal: ESPLA filed a legal complaint against Aderca, accusing him of not having returned a large sum of money he had received as an advance on his planned novel Casa cu cinci fete ("The House with Five Girls"). The work had been rejected for its "ideological-political mistakes" and "plainly reactionary ideas" (see Censorship in Communist Romania). He was blacklisted again, but Crohmălniceanu obtained a partial clearing of his name in 1960. Aderca was allowed to publish in Contemporanul an homage to Arghezi, who had just been fully rehabilitated. In the early 1960s, Aderca and Sanda Movilă were again frequenting the Writers' Union clubs. Aderca found himself snubbed by Arghezi, which upset him greatly.

The controversy about his work was renewed in 1962. That year, ESPLA's new manager, Mihai Gafița, decided against publishing Aderca's three-volume biographical study on Johann Wolfgang von Goethe, on which the aging writer had reportedly been working since 1948. This reaction greatly upset Aderca. He appeal to the highest authority, Communist Party leader Gheorghe Gheorghiu-Dej, asking him to reassess the text's ideological substance. He noted that another one of his texts, a reportage piece about workers in the Magyar Autonomous Region, was also being ignored by Gafița.

As early as 1956, Aderca was displaying signs of a neurological disorder. Diagnosed with a brain tumor, he died before the ESPLA matter could be settled. In accordance with his dying request, his body was cremated and the ashes were scattered into the Black Sea by his widow and son.

Work

General characteristics

Starting in the 1920s, Aderca earned the critics' attention with the frequency of his contributions and combative stances. Writing in 1945, Tudor Vianu described him as the local "encyclopédiste", suggesting that reviewing Aderca's entire work would take a lifetime. Literary historian Henri Zalis notes that Aderca was well liked for his "extreme feverishness", adopting so many literary that his colleagues were inevitably eclipsed: "we find in Aderca the rural and the urban epics, the erotic annotation and the obsessive fixation, the tribulation of a mindset as much as the traumatic drunkenness." George Călinescu saw in Aderca a "humorist" of "subtle reserve" and "decent sarcasm", who could nevertheless veer into uncritical enthusiasm for the "fictitious world" of political ideology. Aderca's contribution to Romanian humor was highlighted by others among his contemporaries: one of them, memoirist Vlaicu Bârna, recalled his "causer's charm".

Although acknowledged for its productivity, Aderca's writing career was seen by various critics as marked by inconsistencies and failures. One such voice from his own generation, Pompiliu Constantinescu, opined that Aderca's intelligence got in the way of his sensitivity, hampering his style. Decades later, literary critic Constantin Cubleșan spoke of Aderca as one of several interwar authors who incorporated modernist influences, in a wide variety of literary genres, "without ever really deepening any"; Aderca's contribution brings together "parabolic conflicts" and "naturalism", at the risk of blandness. He sees Aderca as the "underachieving virtuoso" with an "undecided place" in culture.

Cubleșan believes that, despite Aderca's fecundity, he never made the Romanian literary who's who. In support of this, he cites a 1936 essay by modernist writer and critic Eugène Ionesco. Having already attacked Aderca and other established voices in criticism with his 1934 pamphlet Nu ("No"), Ionesco concluded that Aderca had "the destiny of a journalist: his literary glory is condemned to be as ephemeral as it is diverse, and his name cannot be tied down to any somewhat important work".

Aderca's modernism

The many aspects of Aderca's work, critics suggest, are held together by a thread of experimental literature. In reference to such aspects, Constantin Cubleșan defined Aderca as "a permanent literary rebel, ever ready to contest anything and become enthusiastic, in equal measure, over anything, in fact searching for himself." Writing in 2005, Ștefan Borbély noted that much of this literature was commercial in nature, driven by the wish to assimilate fashionable themes. In contrast, Henri Zalis, who cites an earlier statement made by Vianu, finds Aderca to be a storyteller in the Romantic tradition. Zalis also notes that such difficulties in assessing Aderca's stylistic category have to do with the single motivation of his protagonists, often an erotic one, which "circumscribes" their whole existence. Zalis sees Aderca's work as superficially indebted to the more naturalistic modernist school, through its vitalism, but ultimately "bookish" in character.

With his literary theory, Aderca sought to import Western modernism, acclimatizing its diverse components to a Romanian context. His various works are more or less explicitly indebted to Expressionism, which they mimic in altering traditional narrative techniques. As historian Dan Grigorescu suggests, Aderca's articles fail to state outright his affiliation to Expressionism, but nevertheless allude to a "total" commitment. Crohmălniceanu places Aderca midway between naturalistic techniques and Expressionism, in the proximity of writers such as Gib Mihăescu and George Mihail Zamfirescu. Expressionist distortions, he notes, are used by Aderca only where they can suggest a "second level" of the narrative. Cubleșan explains Aderca's "utopian" works as inherently Expressionistic, "evading the terrifying concreteness of immediate reality". Additionally, literary historian Paul Cernat places Aderca's 1923 play, Sburătorul, in the Expressionist "harvest" of early 1920s Romania (alongside works by Blaga, George Ciprian, Adrian Maniu and Isaia Răcăciuni). He also cautions that, despite their modernism, all these texts "did not feature anything radical."

While borrowing from Expressionist ideology and other products of modern German literature, Aderca adopted and promoted styles associated with the other new trends of Western Europe. A modernist colleague, the literary critic Perpessicius, noted that Aderca was one of Romania's writers most inspired by psychoanalysis, at a time when Romanians were just learning about its existence. Crohmălniceanu also drew attention to Aderca's adoption of internal monologues. Aderca's unconventional style, like those of Ion Călugăru, Ion Vinea or Maniu, was associated by some with the trademark style of Urmuz, a maverick figure of the 1920s Romanian avant-garde scene. This suggestion was criticized by Perpessicius, who concluded that Urmuz was virtually unknown to the world by the time Aderca began writing his prose.

Another guiding light in Aderca's work was French novelist Marcel Proust. Aderca, Benjamin Fondane and Mihai Ralea were among the first Romanian critics to review Proust's literary techniques. Among the critics, Crohmălniceanu argues that Proustian "formulas" and borrowings from James Joyce are the backbone of Aderca's fiction work, and announce later developments in Romanian modernism. The accuracy of Aderca's early pronouncements about In Search of Lost Time was much debated within the Romanian literary community. In essence, Aderca depicted Proust as a "Symbolist novelist" and a visionary subverter of the classical novel. His friend Mihail Sebastian energetically disputed such assessments (Sebastian contrarily believed that Proust had in fact fortified an endangered classical genre); he also rejected Aderca's attempts to identify the real-life inspirations behind Proustian characters.

Sburătorism and anti-Sburătorism

Despite his own beginnings in provincial traditionalism, Aderca was mostly noted as a vocal critic of the current heralded by Sămănătorul and Ramuri. Like Eugen Lovinescu and other Sburătorul faction representatives, Aderca paid homage to an era of art for art's sake, an art that, as he put it, "must remain nude". In doing so, Aderca took some inspiration from the 19th century literary club Junimea. According to Crohmălniceanu, Lovinescu and Aderca both maintained a "cult" of Maiorescu, whom Mic tratat de estetică depicted as more of an anti-establishment character more than the conservative politico of other accounts. Overall, Aderca endorsed Lovinescu's synthesis of Junimism and modernism, known as "synchronism". Like Lovinescu, he spoke out against the traditionalist brakes on Westernization, and proposing an even fuller integration with Western culture. Some who witnessed first-hand the debates at Sburătorul suggest that Aderca's ideas on poetics greatly influenced the group's ideology, while fitting into Lovinescu's greater theoretical scheme.

Such ideas placed Aderca squarely against the voices of traditionalism, whether right- or left-wing. His attack on right-wing traditionalists featured sarcastic remarks, for instance referring to historian and critic Nicolae Iorga as the one driving "the boorish carts of Sămănătorism". In Aderca's view, the leftist traditionalists emerging from the Poporanist faction were just as wrong in demanding the application of a "national criterion" in art. He stated this objection in a publicized polemic with the Poporanist doyen Garabet Ibrăileanu: "I do not know if [Romanian cultural products] are not in essence, at the stage where culture has penetrated, the same as those [of peripheral regions] where the iron man of European civilization walks with a heavy stride." He ridiculed the didacticism of other writers, dismissing them with terms borrowed from Ion Luca Caragiale: they were "firemen-citizens and citizens-firemen".

However, Aderca was also inclined to question the absolute validity of synchronistic tenets: suggesting that the pursuit of innovation as a goal could prove undermine a one's originality, he cautioned that such imperatives could replicate the negative consequences of public commands. His belief that formal conventions needed to be questioned whenever necessary was nuanced by Lovinescu, who replied that good literature could still be conventional in style. Aderca also fell short of Lovinescu's principles about Romanian novelists eventually needing to discard lyricism for an objective approach to writing. An additional debate came in 1937, when Aderca, writing for Adevărul, rebuked Lovinescu for having ignored the contributions of Urmuz, "the extraordinary, peculiar, unique and brilliant [one]". Aderca, seen by Cernat as one of several modern Romanian poets who took on the offices of critics while rejecting all displays of critical authority, took a stand against all academic intervention in the area of literature. He described such intrusions as restrictive, compared professional critics to barbers, and argued that critical empathy was more desirable than theoretical purism. His Mic tratat declared itself interested in what "the aesthetic phenomenon" was not, rather than what it was. It ridiculed the various schools of interpretation, stating Aderca's regret at ever having contributed to literary criticism.

Crohmălniceanu mainly sees Aderca as an energetic Sburătorist writer, whose presence in the pages of Contimporanul did not signify his actual affiliation to that rival circle. He suggests that Aderca was in equal measure a member of two separate subgroups of Sburătorul writers: the analytical ones, passionate about "the more complicated psychologies" (a segment also represented by Anton Holban and Henriette Yvonne Stahl); the sexually emancipated ones, who blended a generic preference for urban settings with explorations into the themes erotic literature, and whose other militants were Răcăciuni, Mihail Celarianu and Sergiu Dan. The analytical and erotic characteristics merged in several of Aderca's works. Crohmălniceanu notes that Aderca saw in sexuality the answer to a command arising "from the depths of life and the cosmic order", as well as the true source of human identity and individuality.

Поль Сернат утверждает, что вместе с коллегой-критиком-романистом Н.Д. Кочеа Адерка был среди тех мужчин Contimporanul , которые остались вне авангардного движения, сделав при этом лишь немногие уступки авангардной эстетике. Винея даже сурово отнеслась к противоречивым пристрастиям Адерки. В редакционной статье для Contimporanul 1927 года , где он сравнил рецензию Ловинеску с «зверинцем», Винея заявил: «[Среди авторов Sburătorul ] только Ф. Адерка имитирует полемику, крича через свою клетку: «Я независим… Ни дня». проходит так, что я не ссорюсь с Ловинеску...» И в то же время бесчувственный укротитель [Ловинеску] заставляет своих слонов играть на фортепиано».

Ранние работы

Оригинальный вклад Адерки в литературу пришелся на лирическую поэзию . Его пять томов стихов, опубликованных между 1910 и 1912 годами, были отмечены Кромэлничану своим «интеллектуальным сенсуализмом » с интроспективными методами, опередившими свое время. Однако Кромэлничану также предполагает, что вырезанная из них часть румынской лексики начала 20-го века делает эти произведения устаревшими. Точно так же Кэлинеску отметил, что в любовной поэзии Адерки преобладают «предложения» и «ощущения», но без «чувств». Он отмечает, что самые важные лирические произведения Адерки можно найти в других местах, в « пантеистических » стихотворениях, подобных стихотворениям Иона Барбу , где фокус смещается в сторону великих просторов космоса или минерального мира. Как отметил Парвулеску, другой вклад Адерки в этой области, в Versuri pentru Monica , попадает в категорию «общественных игр», которые просто тренируют его навыки стихосложения.

В психологическом романе Domnişoara din Str. Нептуна , Адерка стремился бросить вызов излюбленной теме традиционалистской и саманатористской литературы: саманатористы избегали города как бессердечного потребителя сельской энергии и как места, где крестьяне предались ужасно испорченной жизни. Анри Залис, для которого текст является скорее новеллой, чем романом, видит еще одно скрытое, «подрывное» намерение: «учтивость в несчастье, подлинность, вырывающаяся из горящего ядра отчуждения ». Залис далее отметил, что Адерка поддерживает «демистификацию» кварталов махал , куда обычно переселялись крестьяне-мигранты и которые более ранняя литература возвела в идиллическую среду. Адерка отмечает, что махала — это «репродуктивный орган города», пейзаж жестокой естественности и «мужественности». Как утверждает Кромэлничану, Адерка переписывает самэнатористские тропы в экспрессионистский конфликт между городом и деревней, «двумя великими коллективными образованиями».

Адерка начинается с городского переселения Пауна Опроиу, крестьянина, ставшего служащим Государственных железных дорог . Вместо того, чтобы оказаться в современном промышленном городе, Паун превращается в жителя махалы , более знакомой обстановки. После его смерти на фронте Первой мировой войны внимание сместилось на его семью. Вдова и дочери возвращаются в деревню, но их реассимиляция иллюзорна: дочь Нуца возвращается в город, где выбирает жизнь содержанки и, в конце концов, занимается проституцией. Ее моральный упадок превращается в физическую гибель, и многие ее бывшие любовники с отвращением отворачиваются. Она решает покончить жизнь самоубийством, прыгнув под движущийся поезд (в книге это изображено как ее последнее эротическое объятие). Такое модернистское повествование получило нетрадиционную похвалу от коллеги Адерки Фондане: «Книга [...] настолько живописна и несет в себе такую ​​чувственность, что каждый читатель может быть близок к почти реалистичной Нуце».

Военные романы

Еще в 1922 году критик-символист Помпилиу Пэлтяня изобразил Адерку как по существу «идеологического» и антивоенного писателя, наряду с Евгением Релгисом , Иоаном Александру Брэтеску-Войнешти и Барбу Лазэряну . Moartea unei Republici roşii Адерки представляет альтер-эго , инженера Аурела: его повествование от первого лица поднимает моральные дилеммы его участия в венгерско-румынской войне 1919 года . Конфликтный марксист , Аурел оказывается на службе в Трансильвании , подвергающейся нападению венгерских красных . Более того, его вера в необходимость всеобщего братства и его страх перед этническим конфликтом усиливаются, когда он становится свидетелем высокомерия румын, их случайных убийств трансильванских венгерских пленных и угнетения ими транильванских евреев. Кромэлничану считает, что книга отличается интроспективным тоном, кульминацией которого является самоирония, компенсирующая батальные сцены. Последние изображены «в холодной, деловитой манере».

С 1916 года Адерка стал более пристально изучать социальные последствия войны. Книга , представляющая собой широкую фреску, изображающую тяжелые потери Румынии от центральных держав и разыгрываемую ими человеческую драму, получила высокую оценку Ловинеску как точное изображение периода с 1914 по 1920 годы. и рассматривается Кублешаном как совместимое с другими румынскими изображениями моральных конфликтов Первой мировой войны - в работах Камиля Петреску , Цезаря Петреску , Ливиу Ребреану или Джорджа Корнеа . Роман Адерки, отмечает он, представляет собой перевернутый взгляд на борьбу за идентичность, изображенную в « Лесе повешенных» Ребреану , где этнический румынский интеллектуал переоценивает свою преданность Австро-Венгрии . Сюжет во многом традиционен по формату, но Адерка обращается к авангардным приемам, которые, как он обнаружил, могут повысить аутентичность повествования: в одном разделе он смешивает ноты с текстом.

Центральной фигурой здесь является офицер румынской армии Титель Урсу. Германофил . , он считает войну на стороне Антанты унижением и, оказавшись на передовой, саботирует военные действия до такой степени, что его арестовывают и судят за государственную измену Напротив, его отец, капитан Косташ Урсу, по общепринятым меркам является героем войны и твердо верит в патриотические добродетели лидеров, поддерживающих Антанту. Они противостоят друг другу на территории тюрьмы: пока Титель ожидает казни, его возмущенный отец убеждает его покончить жизнь самоубийством и спасти их честь - «краеугольный» момент, по словам Кублешана. Ненависть Косташа к своему сыну, хотя и уравновешенная жалостью и сожалением, сбивала с толку критиков того времени. Фрагмент гласит: «[Косташ] ненавидел Тителя, ненавидел его с вечно горящими углями между веками, с каменной плитой на груди, от которой у него прерывалось дыхание. [...] Существование его сына на лице земли казалось ему ужасной ошибкой». Более поздние комментаторы нашли больше сочувствия к попытке Адерки: Залис утверждал, что Адерка намеревался «собрать из кортежа массовых убийств усилие совести, вызванное раздражением и недоумением». Возвышенный до статуса героя в межвоенной Великой Румынии и награжденный Орденом Михаила Храброго , Костач вовлекается в крайне правую политику только для того, чтобы обнаружить, что им манипулировали более циничные политические партнеры. Его ненависть к Тителю затем превращается в жгучее сожаление и подталкивает Костача к самоубийству.

Неявное политическое заявление остается предметом споров. описание таких поражений, как битва при Туртукая , и утверждает, что основной тезис является «умным», но в то же время запутанным и неубедительным. Крохмэлничану находит впечатляющим По его мнению, 1916 год замалчивает истинную повестку дня румын-энтентистов, включая их надежды на послевоенный политический союз со своими соотечественниками в Австро-Венгрии. Точно так же Залис утверждал, что 1916 год разделен между «очень запоминающейся хроникой» и «по необъяснимым причинам» полемическим форматом, который «запутан, сбивает с толку и подвергается нападкам».

И Moartea unei Republici Rosii , и 1916 год Джордж Кэлинеску счел особенно оскорбительными. В своем синтезе истории литературы (впервые опубликованном в 1941 году) он утверждал, что Адерка, по сути, «прославлял [...] дезертирство». Он описал 1916 год как разрушенный пацифистской программой и «манифестом», призванным «пороть добродетели»; тем не менее, он оставил похвалу за «мрачную и драматическую» манеру, в которой Адерка решил передать военные сцены. Кэлинеску осудил сцены кровожадности и воровства, назвав их «чудовищами» и «наклонной ложью» и заключив: «Критик читает книгу без эмоций и находит в ней духовное выражение стариков, очень одаренных, но с некоторыми из своих способностей». способности притупляются, [тогда как] обычный читатель не может избежать законного чувства антипатии». Некоторые из этих моментов были приведены другими исследователями как свидетельство остаточного антисемитизма Кэлинеску , который, как утверждается, также проявился в его обращении с другими еврейскими авторами. Кэлинеску утверждал, что, как и «многие еврейские писатели», «Феликс Адерка одержим гуманизмом, пацифизмом и всеми другими аспектами интернационализма». Он рассматривал эти работы как учебные примеры, предполагающие, что пацифизм был типично еврейской чертой Великой Румынии , более приемлемой формой «антинациональных» (то есть антирумынских ) идеологий. По мнению Андрея Ойштяну , такие обвинения просто модернизируют старые предрассудки, изображающие евреев как трусливую расу.

Хотя в то время, когда работа Кэлинеску была впервые опубликована, Адерка уже был маргинализирован, он взял за правило ответить на обвинения. Себастьян, который прочитал версию этого опровержения во время одного из своих визитов в дом Адерки, восхищался этой попыткой: «[Ответ] очень хороший, очень точный, но как он нашел в себе силы, склонность и любопытство написать его? ? Признак юношеской жизненной силы [...] Почему я не чувствую себя «направленным» в том, что говорят, делают или пишут против меня?» В 2009 году историк литературы Александру Джордже встал на сторону Кэлинеску против Адерки: обвинения в антисемитизме были «очень неубедительными», и опровержение последовало как раз в тот момент, когда обвинял Кэлинеску в филосемитизме крайне правый журнал Gândirea . Другие также отмечают, что само упоминание имени Адерки в работе Кэлинеску было веским доказательством инакомыслия Кэлинеску. Собственные ответы Адерки, приведшие к статье Rondul de noapte 1945 года , стали темой скандала и, по словам ученика Кэлинеску Александру Пиру , стали «любопытной», «вспышкой насилия».

Эротическая и фэнтезийная проза

Как в «Цапуле» , так и в «Омуле descompus» , Адерка рассказывает о приключениях Аурела (или «мистера Аурела»), «интеллектуала без конкретных занятий», построенных вокруг эротических занятий Аурела, пересказанных ненадежным рассказчиком и в «прустовских техниках». Omul descompus , в котором рассказывается о романе Аурел с женщиной, больной туберкулезом , Кэлинеску называет «бледным». и рассматривается Штефаном Борбели как «миметический» образец «приблизительного экзистенциализма ». Однако, как пишет Крохмэлничану, Адерке удается избежать «непристойности» и вместо этого «ловко» осуществить «погружение в бессознательное ». Темы расширены в Femeia cu carne albă : г-н Аурел и его таксист Митру отправляются в путешествие по Дунаю , останавливаясь у Аурела, чтобы провести эротические встречи с различными местными женщинами. Последние являются квазианонимными, и их называют определяющей характеристикой их плотской привлекательности: «красная рыба», «женщина дождей» и одноименная «белокожая женщина» Иоана Рогова . История развивается на встрече Аурела и Иоаны: здесь роли соблазненного и соблазнителя меняются местами, поскольку Аурел становится жертвой сексуальной энергии женщины.

Кэлинеску, который нашел здесь образцы «наиболее существенной» прозы Адерки, полагал, что это произведение было вдохновлено и отсылало к работам другого румынского модерниста: Гала Галактион . Адерка сместил акцент с изображения чистой сексуальности на зарисовки женской психики и причудливые пейзажи сельской местности. Дикие пейзажи Дуная являются местом для жутких находок, в том числе трупов девочек, наполовину сожранных свиньями; Иоаны в конце концов, сам Аурел убит и изуродован бандой хайдуков . Он принимает смерть как выражение высшего идеала: по словам Залиса, Адерка предполагает, что самопожертвование является естественным результатом эротического удовлетворения и принимается человеком с чувством отстраненности. Как отмечает Кромэлничану, «чисто чувственное поле» преобладает над аналитическим, но все же дает возможность проникнуть в «скрытую космическую механику». «Парадоксально», предполагает он, здесь на первый план выходит экспрессионизм, а не в более психологических романах Адерки. Здесь экспрессионистский язык призван показать изнурительное противостояние Ауреля с неистовыми земными силами.

Демонстрируя флирт Адерки с авангардом, «Авентуриле Д-луи Ионела Лэкустэ-Термидор» представляет собой фантастическое произведение, одновременно параболическое и саркастическое, читаемое как поэтическое выражение собственного нонконформизма его автора. Он уклоняется от стилистических условностей, отвергает линейное время и, как отмечает Кублесан, реагирует на современную деперсонализацию ; по словам Крохмэлничану, его «чрезвычайная» субъективность и экспрессионистские техники создают «полностью автономный мир». Одноименный герой работает писателем в современной Румынии, но его идентичность одновременно древняя и множественная: «Он из неизмеренных пространств и времен, таких, о которых человеческий разум не мог сказать ничего иного, кроме того, что они могли бы иметь, чтобы человеческий глаз, форма, начертанная мелом на падающей звезде на доске, которая и есть небо». В оригинальном издании роман содержал фотографии, иллюстрирующие некоторые из многочисленных аватаров Ионела: кочан капусты, дерево, белый медведь и чернокожая африканская танцовщица.

Простолюдины называют Ионела простой странностью, но он настоящий социальный провидец. Его сочинения отражают волшебный мир, породивший его, а его вклад, как отмечает Кублесан, описывает «идеальные, общечеловеческие ценности». Истории, которые он рассказывает, сливаются в более широкое повествование. Один пересказывает миф о «счастливой, разумной и высшей» Атлантиде , затопленной гнусными племенами норвежского и гренландского происхождения. Крохмэлничану отмечает, что текст представляет собой «иронический комментарий на тему восторженных и незначительных переживаний». По его мнению, это одно из «самых существенных и совершенных произведений авангарда». Вместо этого Кэлинеску рассматривает эту работу как посредственный ответ на фэнтезийные произведения Тудора Аргези , написанные с «неуклюжим остроумием». Он предположил, что история реинкарнации призвана стимулировать дискуссию о «бесполезности отождествления себя с Родиной».

Затопленные города

В «Затонувших городах» , написанных под влиянием Герберта Уэллса , Адерка позаимствовал атрибуты научной фантастики, чтобы прокомментировать человеческую цивилизацию. Его пролог и эпитафия приписывают идею романа неназванному ученому и Фридрихом Ницше исследованию мифопеи . Пророческие амбиции Адерки подчеркиваются Кромэлничану как «совершенно новая социальная и психологическая реальность». По словам Кублешана, более важным аспектом является интерпретация Адеркой психологии на грани: «фантастический роман о жизни на пределе». Отмечая работу за ее «изобретательность» и « английский юмор », Кэлинеску все же обнаружил, что Орашель Инекате не имеет «более глубокого значения». Изобретательность сюжета привела других критиков к выводу, что Адерка фактически заложил основы румынской научной фантастики .

Психологические и умозрительные элементы представлены в последовательности сновидений : в 5-м тысячелетии Бухарест , современный и роскошный мегаполис, Служитель кинотеатра Иоан мечтает о постапокалиптическом мире, подверженном глобальному похолоданию . Люди покинули поверхность Земли, восстанавливая цивилизацию на морском дне , получая доступ к теплу внутреннего ядра . Общество принимает суровый и примитивный социализм, стирая «земные инстинкты», превращая людей в «немых и идиотов». Президент-диктатор Пи (в типично фашистских регалиях), навязывает евгенику и совместное воспитание детей, запрещая экономическую конкуренцию и любую этническую принадлежность.

Столкнувшись с таким радикальным социальным экспериментом и ошеломленный его арестом после смерти президента, люди столкнулись с полным уничтожением, поскольку волна холода спускается к дну океана. Ученым приходится признать еще одну угрозу: угрозу биологической деволюции , превращающей мужчин и женщин в огромных моллюсков . Лица, принимающие решения, неспособны найти глобальное решение и объединяются в конкурирующие фракции. Два инженера олицетворяют эту тенденцию: Уитт предлагает переместить цивилизацию ближе к внутренним расплавленным областям; Ксавье, изобретатель ядерного двигателя , хочет, чтобы космический корабль переселил людей на другую планету. Пока Уитт и его секретарь копаются на морском дне, Ксавье и его наложница Оливия (совместно получившие название XO ) совершить одиночный побег в космос.

Кублешан читает здесь предостережение против «изоляции человека в кругу его самодостаточности». Как отмечает филолог Эльвира Сорохан, существуют различные дани чехословацкому классику научной фантастики Карелу Чапеку , вплоть до интертекстуальности . Как и Чапек, Адерка подкрепляет моральный урок поэтическими подробностями. Описанный Кромэлничану как плод «богатой фантазии», По словам Кэлинеску, воображаемые «огромные игрушки» «придают роману очарование». Подводные города в высшей степени функциональны : столица, расположенная под Гавайскими островами , представляет собой хрустальную сферу; Глубоководная шахта Марианской впадины представляет собой гигантскую пирамиду с расплавленным основанием. Эти цели меняются местами, когда цивилизация вступает в кризис. Лишенные геотермальной энергии , поселения превращаются в квазиаквариумы, где люди с любопытством изучают морских существ.

Другие произведения

Бунт демонстрирует (по словам Кублешана) «явное несоответствие всем социальным условностям»; он выделяется как «брошюра-роман против судебных учреждений». Крохмэлничану видит в этом «тонко аналитическое исследование загадочной психологии и [...] прекрасную сатиру на юридический формализм ». Другие литературные критики читают его главным образом как размышление о состоянии человека . Ион Негойшеску видит в нем «первоклассное параболическое письмо», а Габриэль Димисиану — абсурдистский и кафкианский комментарий о покорности среднего класса. Сообщается, что Адерка впервые открыл для себя Кафку в середине 1930-х годов, назвав его (необычно) «чехословацким Урмузом».

Буштяна В основе лежит конфликт между Истратяну, торговым представителем мельницы , и бухгалтером Левенштейном. Обнаружив, что Истратяну использует необычную кредитную систему, Ловенштейн проводит официальное расследование. Эти события подчеркивают недостатки судебной системы: некомпетентный, но напыщенный адвокат, чьи многочисленные ошибки усиливают позицию недобросовестного прокурора. Истратяну бросает вызов системе, изображая себя спасителем мельницы. и доказывает свою правоту, в конечном итоге став новым менеджером. Адерка повторно использует свою повествовательную структуру, небрежно изображая экзотическую сексуальность Истратяну. и его воспоминания о войне.

Позднее разнообразие литературных подходов расширилось. Muzică de balet считалась весьма оригинальной из-за ее притчевого характера и темы расовых преследований ( см. литературу о Холокосте ). По словам Залиса, в румынской драматургии это единственный образец «антирасистского предупреждения». Точно так же писатель и критик Норман Манеа , переживший депортацию во время войны , назвал Muzică de balet одним из немногих румынских произведений послевоенного периода, в которых открыто обсуждается убийство румынских евреев.

Биографический жанр, занимавший Адерку в старости, породил как экспериментальные, так и традиционные произведения. В Oameni excepśionali его внимание было посвящено жизни политиков ( Адольф Гитлер , Иосиф Сталин , Вудро Вильсон ), деятелей культуры ( Сара Бернар , Айседора Дункан , Лев Толстой , Рихард Вагнер ) и деловых магнатов ( Уильям Рэндольф Херст , Генри Форд ). . Сам Адерка считает его личным рекордом. В центре внимания «A fost odată un emperiu» жизнь Григория Распутина , политического гуру, чье влияние предшествовало русской революции . Как отмечает Кромэлничану, Адерка взял тему из Клабунда , но «гениально» пересказал историю с искусственной объективностью киностильского экспрессионизма. Тогда текст становится весьма субъективным, комедийным, хаотичным: Адерка объяснил это экспериментом письма с высокой температурой. Этот подход отвергается в отвергнутой ESPLA книге Goethe şi lumea sa («Гете и его мир»). Якобы вдохновленный научным социализмом , он утверждал, что освещает наиболее противоречивые стороны жизни Гете: его литературный гений и его словесное служение немецкой аристократии .

Последние годы Адерки также были отмечены его культивированием афоризмов . Кэлинеску хвалит его вклад в этот жанр как свидетельство «вечного любопытства» ко «всем аспектам искусства и жизни». Один из таких примеров гласит: «Если бы мы все родились исключительными, совместная жизнь была бы невозможна». Адерка также записал разговор между собой и своим другом-писателем Х. Бончу , который лежал на смертном одре и проигрывал битву с раком : на свой вопрос о том, какая смерть «наиболее терпимая», что поставило Адерку в тупик, Бончу ответил: отвечайте «чужой».

Политическая пропаганда и связанные с ней споры

Взгляд Адерки на социализм

Еще до своей приверженности радикальному модернизму с его собственным политическим подтекстом Адерка был уважаемым социальным критиком. Его поддержка нейтралитета Первой мировой войны, изложенная в его эссе Sânge închegat и в статьях Seara , возникла как контркритика антинемецких настроений . Адерка считал, что Германская империя имела моральное оправдание в уничтожении культурного наследия вражеских наций, если не считать «варварства». Это утверждение было спорным и подверглось критике со стороны германофила Адерки, Константина Рэдулеску-Мотру . Позже Адерка предположил, что центральные державы ведут «революционную войну» против протекционизма и империализма .

Приверженный к 1920-м годам высоко персонализированному пацифистскому социализму, Адерка свернул в сторону крайне левых политических взглядов: в «Idei şi oameni » он упрекал румынский реформизм , умеренный марксизм в лице Константина Доброжану-Гереа и Второй Интернационал . Он осуждал эксплуатацию рабочих такие как казино Синая и предметы роскоши , . Тем не менее, марксист Крохмэлничану отметил, что Moartea unei Republici Rosii мало что рассказала о том, как «должно быть организовано новое общество». Адерка отдавал предпочтение «нонконформизму преимущественно морального и эстетического характера», где сексуальная свобода, творческая свобода и празднование классового конфликта , одобряемое Адерка , с марксизмом как законным инструментом масс: «война - это творение мастеров, сражающихся друг с другом за [...] Что может быть общего у обедневшего народа с вежливым хозяином, что он получит от этой войны, кроме более глубокого понимания марксизма?» Левые взгляды Адерки были несовместимы с неолиберализмом его наставника Евгения Ловинеску , что Адерка признавал в годы своего правления . В Mărturia unei generazii Адерка предложил Ловинеску ответить на эту тему. Ловинеску так и сделал, отметив, что неолиберальную перевешивает Сбурэторулом прославление индивидуализма позицию его лидера. В работах Адерки социализм был удвоен саркастическим взглядом на традиционную власть. Полицейские завели на него дело, когда в 1927 году он высмеивал короля Фердинанда I, используя стандартные плакаты в парикмахерских. По словам Думитру Хынку, хотя этот комментарий и вызвал раздражение государственной безопасности , на самом деле это не было «нападкой на государственные институты или их лидеров».

У Адерки были средние ценности: он называл феминизм рискованным предприятием. В «Bilete de Papagal » он изобразил мужчин как естественных добытчиков, которых отталкивало всякий раз, когда женщины обращались к «вульгарной политике». По словам гендерного историка Оаны Бэлуцэ, он «колебался между женоненавистничеством и сексизмом ». Адерка также считал прически для девочек « боб » нежелательными и бесполыми. Хотя его корни были в иудаизме , он, по крайней мере, часть своей жизни отождествлял себя с христианством, христианским социализмом и христианским пацифизмом . По словам Кэлинеску, его статьи о Первой мировой войне примирили «радикальное христианство» с «сарказмом по отношению к жертвам [войны]». Позже Адерка представил утопический мир, сформированный христианским универсализмом . Тем не менее, его интервью в Lumea de mâine , как и все остальные беседы Иона Бибери с марксистами, избегает вопроса религии, затрагиваемого во всех других интервью Бибери.

Этот первоначальный социализм отчасти стал причиной плохой репутации Адерки в коммунистической Румынии . Во время своего пребывания во «Времеа » Адерка использовал марксизм против Советского Союза и сталинизма , назвав Иосифа Сталина « азиатским тираном ». В Lumea de Mâine он выразил уверенность, что постфашистский мир вернется к свободе и демократии. Не зная о коммунистических планах, он назвал период после 1944 года зарей «высшей демократии».

Его взгляд на сталинизм сделал Оамини исключительными недоступными в последующий период. а его биография Доброжану-Гереа была расценена как скорее оплошность - коммунисты считали Гереа еретиком. Обвинение ESPLA 1956 года развило собственную «реакционную» позицию Адерки: он расставался с марксизмом-ленинизмом всякий раз, когда ему приходилось комментировать такие темы, как коммунистическая революция и национальный вопрос . Обратившись к Георге Георгиу-Дежу , Адерка предположил, что Гете şi lumea sa продемонстрировал свои марксистские полномочия, перечислив положительные отзывы таких авторов, как Михай Исбэшеску и Альфред Маргуль-Спербер , и предположил, что работа может понравиться марксистам-ленинистам как в Восточном блоке, так и в странах Восточного блока. и Запад. Как отмечает Хынку: «Опубликованная отдельно, вырванная из контекста [...] петиция могла бы сойти за акт оппортунизма, трусости или даже как доказательство сотрудничества с режимом, олицетворяемым Георгиу-Дежем. Но это было не так. дело Адерка было просто разгромлено, он увидел угрозу своему многолетнему труду».

О национализме и антисемитизме

Многие политические статьи Адерки, в том числе некоторые из его самых ранних, продемонстрировать свое неприятие антисемитизма. В своем интервью Lumea de mâine Адерка подробно рассказал о своих основных стилистических темах, назвав «бунт» главной темой своих книг. Он определил это в отношении социального отчуждения и антисемитских предрассудков, говоря о себе в третьем лице:

На протяжении всей своей жизни [Адерку] преследовала [...] банда дружинников в сговоре с палачами, которые стремились покончить с ним жизнь. Какую несправедливость совершил он или его предки, в чем ему пришлось признаться и раскаяться? Тайна. Ответом какому верховному командованию и какому невыразимому приказу было бы его устранение из этого светящегося мира? Тайна. И что это физическое и моральное убийство еще не могло быть совершено, — в этом заключается глубочайшая тайна, странное и устрашающее чудо утра каждого дня.

Столкнувшись с ростом расовой дискриминации , Адерка предложил гражданский национализм и еврейскую ассимиляцию . Он не видел несовместимости между еврейской и румынской идентичностью. обсуждая подобные вопросы с А. Л. Зиссу , ведущей фигурой местного сионизма . По словам исследователя Овидиу Морара, Адерка был «писателем, чья жизнь, в тесной связи с его творчеством, является, пожалуй, лучшим отражением трагедии местного иудаизма».

Еще в 1916 году Адерка подверг критике утверждение о монолитности еврейской идентичности, считая его по своей сути дискриминационным. По его мнению, предполагаемые еврейские «типы» казались «антагонистическими», что ставило под сомнение право на еврейскую государственность. Комментируя отсрочку эмансипации евреев в Румынии , он возразил, что из-за дополнительного риска возникновения предубеждений о лени и спекуляции евреев членам общины активно мешали заниматься какой-либо деятельностью, кроме коммерции. Позже он пародировал подобные обвинения: «поскольку они не могли жить на суше, «рыбы монополизировали пруды»». В декабрьском номере журнала Contimporanul за 1922 год под заголовком Deschideşi bordeluri! («Откройте бордели!»), он высмеял требование крайне правых ввести еврейскую квоту в университетах, утверждая, что терпимость правительства к антисемитской агитации превращает студентов в хулиганов.

Адерку также беспокоил филосемитизм . Он считал, что позитивная дискриминация контрпродуктивна, и выступал за расовую слепоту: «Когда [интеллигент] тайно признается в философствовании, у меня внезапно возникает догадка. Я бы предпочел знать, что он безразличен». Оглядываясь назад на румынский антисемитизм, Адерка встал на сторону других еврейских мыслителей, которые благосклонно относились к этнонационалистам, таким как Михай Эминеску . Он утверждал, что работы Эминеску не были особенно антисемитскими и отражали те черты, которые придавали им всеобщую привлекательность.

После провозглашения эмансипации в Великой Румынии воинственность Адерки обратилась к практическому восстановлению гражданских прав. Он считал евреев на равных с другими этническими меньшинствами : «Мы [евреи] румыны, по крайней мере, такие же хорошие, как поляки , венгры , болгары и цыгане в Румынии , которые стремились и до сих пор стремятся преподать нам уроки». в патриотизме». Адерка рассматривал национализм как эксплуататорский «паразитизм» и поэтому осуждал высокоцентрализованное правительство в многоэтнических провинциях. Он высказал мнение, что Болгария оправданно требовала передать ей Южную Добруджу , «где ни один румын никогда не рождался», и предложил систему территориальной автономии для Трансильвании . В одном из его текстов Contimporanul Румыния определяется как крайне ограниченная и ретроградная страна: «Родина, где законы и книги нужно готовить на сто лет вперед, чтобы затем, когда придет подходящее время, потребности и вкусы могли измениться!»

Следуя примеру лидера еврейской общины Вильгельма Фильдермана , Адерка выступил против клеймения евреев как закоренелых антирумын, поместив этнические столкновения в более широкий контекст, где румыны также воевали друг с другом. Ему было горько, что евреев стереотипно воспринимают как малодушных; он упомянул списки евреев, которые сражались и погибли за Румынию в Первой мировой войне. Во время премьерства Октавиана Гоги , когда вновь была введена расовая дискриминация, Адерка призывал к демократическому инакомыслию, предлагая сборник еврейско-румынских литературных произведений прошлого и настоящего.

К тому времени собственная литература Адерки оценивалась с антисемитской точки зрения в традиционалистских кругах. Конст. И. Эмилиан , изучая модернистскую сцену Румынии с ультранационалистическим уклоном, отверг все тексты Адерки как « невротические ». Тему подхватил Овидиу Пападима в «Сфарма-Пиатра» , высмеивая Ловинеску как маловероятного покровителя «революционных идей» и «евреев» Адерка, Камиля Бальтазара , Бенджамина Фондане , Иларии Воронка , поскольку это «иллюзия литературного движения». ". Адерки и Х. Бончу во время скандала 1937 года, называл их только под их первоначальными еврейскими именами, называл их «свиньями» и «торговцами фигней» и предполагал, что эротическая литература - это «еврейское дело». Пападима выступал за арест Назвав антисемитское лобби «хулиганами», Адерка, как сообщается, отрезал: «Пять минут, понимаете? В течение пяти минут я бы хотел, чтобы я тоже был хулиганом, чтобы я мог испытать, что значит быть Мастером!»

Некоторые из наиболее умеренных противников Адерки также обращались к нему с антисемитскими фразами. Наряду с неоднозначными заявлениями Кэлинеску присутствовал поэт-драматург Виктор Эфтимиу . Эфтимиу составил список своих еврейских недоброжелателей, включая Адерку, и приписал им расовые стереотипы. По словам Себастьяна, Эфтимиу в 1944 году также выступал против вступления Адерки в Общество румынских писателей , поскольку еврейские писатели «должны быть рады, что мы их вернули». Как отмечает Думитру Хынку, преследования Адерка начались при администрации Гоги, в которую входили четыре профессиональных писателя, ни один из которых не вмешался. Точно так же Овидиу Морар пишет, что только два румынских литератора публично продемонстрировали свою поддержку защищаемой Адерке в 1937 году: Захария Станку и Перпессичюс.

О фашизме

Взгляд Адерки на фашизм был более неоднозначным, чем его позиция по антисемитизму. Помимо ретроспективной притчи в «Музыке балета» , ряд его ранних текстов содержат более или менее явные антифашистские стереотипы. Так обстоит дело с 1916 годом , с его мрачными прогнозами радикального национализма. и Oameni excepñionali , где нацизм предстает как гетерогенная идеология. Адерка видел в Адольфе Гитлере бледную копию Сталина и неохотного последователя марксистской экономической теории , которого выдвинули на высокий пост непоследовательность Коммунистической партии Германии . По словам Залиса, антифашизм присутствует даже в исследовании Петра Великого 1940 года : Гитлер разрушал Европу, которую Петр когда-то помогал цивилизовать. В конце 1940-х годов, расследуя антисемитские преступления во время войны , Адерка возражал против жестокого возмездия, отмечая, что жертвы завоевали моральное превосходство.

Себастьяна» Тем не менее, «Журнал указывает на то, что Адерка восхищался риторикой фашизма. Адерка выразил сожаление в связи с тем, что Корнелиу Зеля Кодряну , основатель фашистской « Железной гвардии» , был убит во время политических чисток 1938 года: «[Адерка] сказал мне, что он сожалеет о смерти Кодряну, который был великим человеком, настоящим гением, моральная сила, не имеющая себе равных, чья «святая смерть» является невосполнимой утратой». В мае 1940 года Себастьян заявил, что Адерка сохранил и даже радикализировал такие взгляды. В этом контексте, сообщает он, Адерка назвал Кодряну и Гогу «великими фигурами», назвал « Pentru legionari» Кодряну («Для легионеров») «исторической книгой» и даже утверждал, что если бы «Железная гвардия» не была антисемитской , «он бы сам присоединился». Говоря о неудавшемся январском восстании Железной гвардии , Адерка якобы обвинил двух повстанцев-гвардейцев, Виорела Трифа и Думитру Грозу , в том, что они действовали как агенты-провокаторы, служащие советским интересам (к чему Себастьян добавляет саркастическую ноту: «это показывает его уровень политической компетентности). "). Как там отмечалось, Адерка также переоценивал Гитлера как «гения».

Наследие

Адерка оставил неизгладимый след в автобиографических произведениях авторов от Себастьяна до Ловинеску и от Эфтимиу до Камиля Петреску . Заметки и дневники Ловинеску, опубликованные спустя десятилетия после его смерти, предлагают параллельные интимные записи о его дружбе с Адеркой: из утверждения (оспариваемого Петреску) о том, что автомобиль Адерки был низкого качества. к подробным записям о том, как его литературный круг получил его произведения и произведения Санды Мовилэ, публично прочитанные ими на Sburătorul . сессиях Согласно этим записям, лидер Сбурэторула также был подробно проинформирован о проблемах, с которыми Адерка столкнулся в своей семейной жизни. Адерка присутствует также в трудах Лусии Деметриуса , его вклад в культуру Олтении с любовью записан Петре Пандреа . Между тем, о недостатках Адерки как переводчика и насмешках над его литературным стилем обратился сатирик Пасторел Теодореану , для которого Адерка был «литературным выскочкой».

Избирательная вседозволенность коммунистов нанесла ущерб наследию Адерки. В 1950-е годы в книжных магазинах была доступна только его биография Христофора Колумба , и молодые читатели, по-видимому, были убеждены, что Адерка был автором одной книги. После его смерти по отдельности или коллективно публиковались другие произведения: Murmurul cuvintelor («Шур слов», сборник стихов, 1971), Răzvrătirea lui Prometeu (« Восстание Прометея », 1974), Teatru («Драма», 1974), Contribuții Crite («Вклад в критику», 1983 и 1988), Оамени şi idei («Люди и идеи», 1983). В 1966 году Oraşele înecate была переиздана как Oraşe scufundate по собственному указанию Адерки. Переведенный на немецкий язык, он стал несколько знаком международной публике.

Несколько других изданий произведений Адерки были напечатаны после революции 1989 года : Femeia cu carne alba , Zeul iubirii и Revolte , а также издательством Hasefer переиздание 2003 года книги Márturia unei Generationia . Также была издана его полная биография Петра Великого. и коллекция «Исключительные люди» . Его жизни и деятельности было посвящено несколько монографий, некоторые из которых были написаны и опубликованы Залисом. Тем не менее, в последующий период интерес к его работам резко снизился. хотя некоторые его ученики, в том числе поэт и переводчик Петре Соломон , были еще активны.

По словам Пырвулеску, Адерка, «разнообразный писатель», был «оставлен на обочине» критиками 21 века. Торжества проводились представительными органами еврейской Румынии, например, церемония 2008 года, организованная Залисом. По словам Георге Григорку , антисемитская интерпретация произведений Адерка сохранилась в послереволюционных эссе Михая Унгяну , одного из литературных критиков, уже известного как идеолог националистического протохронизма .

У Феликса Адерки остался сын Марсель. Сам известный переводчик, Марсель был редактором журнала своего отца и смотрителем его поместья. В соответствии с последним желанием Феликса Адерки он провел инвентаризацию рукописей и фотографий этой коллекции и в 1987 году передал весь корпус в дар Румынской академии . Его собственный вклад в качестве редактора и биографа включает сборник мыслей его отца на тему антисемитизма: F. Aderca şiproblea evreiască («Ф. Адерка и еврейский вопрос », опубликованный Editura Hasefer в 1999 году). В Израиле до сих пор существует ветвь семьи Адерка, происходящая от брата писателя. где его имя было присвоено ежегодной премии, присуждаемой Ассоциацией румыноязычных израильских писателей.

Ссылки

• Лучиан Бойя , «Германофилы». Румынская интеллектуальная элита во время Первой мировой войны , Humanitas , Бухарест, 2010. ISBN   978-973-50-2635-6
• Джордж Кэлинеску , История румынской литературы от истоков до наших дней , Издательство Минерва , Бухарест, 1986; предисловие Александру Пиру , стр. V-XIII
• Поль Чернат , Румынский авангард и комплекс периферии: первая волна , Cartea Românească , Бухарест, 2007. ISBN   978-973-23-1911-6
• Овидий Крохмэлничану ,
  • Румынская литература между двумя мировыми войнами , Том I, Издательство Минерва, Бухарест, 1972. ОСЛК   490001217
  • Замаскированные воспоминания , Издательство «Немира» , Бухарест, 1994. ISBN   973-9144-49-7
• (на румынском языке) Константин Кублешан , «Феликс Адерка - экспериментатор». Архивировано 30 октября 2018 г. в Wayback Machine , в Алба-Юлии от 1 декабря. Университета ежегоднике Philologica Архивировано 3 марта 2016 г. в Wayback Machine , 2009, стр. . 79-90
• Поль Дэниел, «Destinul unui поэт», послесловие к Б. Фундояну , Poezii , издательство Minerva, Бухарест, 1978. ОСЛК   252065138
• Дэн Григореску , История потерянного поколения: экспрессионисты , Издательство Эминеску , Бухарест, 1980. ОСЛК   7463753
• Андрей Ойштяну , Изобретая еврея. Антисемитские стереотипы в румынской и других культурах Центральной и Восточной Европы , University of Nebraska Press , Линкольн, 2009. ISBN   978-0-8032-2098-0
• З. Орнеа , Тридцатые годы. Румынские крайне правые , Издательство Румынского культурного фонда , Бухарест, 1995. ISBN   973-9155-43-Х
• (на румынском языке) Ливиу Ротман (редактор), Достоинство во времена ограничений , Издательство Hasefer , Федерация еврейских общин Румынии и Национальный институт Эли Визеля по изучению Холокоста в Румынии , Бухарест, 2008 г. ISBN   978-973-630-189-6
• Михаил Себастьян , Журнал, 1935–1944 , Random House , Лондон, 2003. ISBN   0-7126-8388-7

Внешние ссылки

• Работы Феликса Адерки или о нем в Интернет-архиве